Баня



Человеческие судьбы, как баня: сначала закаляется и формируется характер, словно строящаяся баня... затем приходят определенные мировоззрения и жизненные позиции, будто бы растопленная баня наполняется свежим паром... а потом вдруг все рушится, и человек, словно баня - сгорает.

Баня

«ТАНЯ ТЧК ПРИЕЗЖАЙ ПАРИТЬСЯ ТЧК БАТЯ»

Прочитала Татьяна и, положив телеграмму на стол, погрузилась в прошлое. Сколько она себя помнила, ее отец, Николай Пахомыч, мечтал о собственной бане. Такой же как у его брата Петра, хозяйство которого располагалось через забор. И даже лучше. И сама Таня, и ее братья, и даже мать, Прасковья Федоровна, относились к мечте главы семейства снисходительно. Во-первых, все понимали, что баня эта была ему, в общем-то, без надобности, так как мыться ходили к дяде Пете, баня которого была открыта для них в любой день и час. А во-вторых, никто толком не верил в то, что Николай Пахомыч когда-нибудь сподобиться на такой подвиг. Чаще всего разговоры о бане начинались, когда отец пребывал в подпитии. А поскольку бывало это практически каждый день, все семейство быстро привыкло и не обращало внимания на то, как красочно Николай Пахомыч обрисовывал свой прожект.

«Главное, печь положить, - говорил он, почесывая волосатую грудь, - и не то, что у Петьки! У него разве печь? Дерьмо у него, а не печь! Вот у меня печь будет, глаз не отведешь!»

Обычно на этом словесное описание будущего проекта и заканчивалось. Но иногда, когда отец был в особо приподнятом настроении, фантазия его шла чуть дальше и рисовала бревенчатый сруб непременно из дуба, чтоб тепло держал, просторный предбанник с большим деревянным столом, чтоб десять человек поместилось, и даже маленький прудик перед входом, чтоб из парилки – и прямо в воду. Когда же вдохновение Николая Пахомыча достигало своего пика, все это воображаемое сооружение венчал непонятно откуда пришедший ему на ум флюгер в виде петуха, непременно с разноцветным хвостом.

Надо сказать, что за многие годы в числе жертв его фантазирования на тему бани перебывали не только члены семьи, но и практически все жители деревни Хотисино, где Николай Пахомыч жил и работал трактористом в местном колхозе. За время, которое он с энтузиазмом посвятил размышлениям о своей мечте, в особенности разговорам о ней, многое изменилось. Рухнул государственный строй, само государство исчезло с географических карт. А колхоз, который раньше носил гордое название «Путь Ильича», сначала переименовали в кооператив, а потом растащили все, что смогли, а что не смогли, отдали на откуп природе, которая с радостью приняла в подарок пустующее пространство, быстро найдя ему применение, зарастив бурьяном и лопухами.

Николай Пахомыч воспринимал все эти события близко к сердцу, то есть начал пить еще больше и вдумчивее, что не могло не отразиться на мечте его жизни. Год от года она становилась все более выпуклой, обрастая все новыми и новыми деталями. Однажды, Татьяне было тогда 12 лет, дело дошло до того, что, отец, взяв в руки рулетку, отмерил и отметил место будущей постройки штакетинами, выдернутыми по случаю прямо из забора. Это стало такой неожиданностью для окружающих, что чуть ли не вся деревня сбежалась поглядеть на то, как «Николка баню строит». Удовлетворенный почином, а заодно и эффектом, произведенным на односельчан, Николай Пахомыч ушел в длительный запой, посреди которого, впал вдруг в безотчетное буйство и собственными руками уничтожил то немногое, что за несколько дней до этого было предметом его гордости.

В дальнейшем Николай Пахомыч не раз повторял свой творческий порыв: очертания постройки, отмеченные штакетником, появлялись в самых разных местах участка, отражая резкие повороты отцовского воображения. За 5 лет «упорного» труда, баня несколько раз меняла форму и масштаб, побывав квадратной, прямоугольной и даже овальной. Количество предбанников и их размер так же подвергались неоднократной ревизии Николая Пахомыча.

А на шестой год Татьяна уехала учиться в город. Институт, работа, новые друзья и заботы постепенно вытеснили из памяти причуды отца, которые едва не стали кошмаром ее детства, а Николаю Пахомычу не принесли ничего кроме репутации бестолкового человека и обидного прозвища «Банщик».

И вот, пожалуйста – телеграмма. Зная характер отца, Татьяна ни на секунду не усомнилась в том, что это очередная блажь ее родителя, что никакой бани нет, а он либо был пьян, когда отсылал телеграмму, либо хотел таким нехитрым способом дать понять, что соскучился по единственной и любимой дочери. То, что отец при всей своей грубости и взбалмошности обожал «Танюшку», знали все в семье. И дочь платила ему тем же, прощая и свинское пьянство и одержимость, ставшую предметом насмешек всей деревни. Тем более что за три года все плохое стерлось из памяти.

Как бы там ни было, телеграмма из дома пробудила в душе Татьяны такие нежные чувства и к отцу, и матери, и к братьям, и к ее родной, богом забытой деревне, что уже через полтора часа она сидела в вагоне поезда, предвкушая встречу с близкими.

Первое, что увидела Татьяна, сойдя на станции Давыдовка, ближайшей к ее деревне, было небольшое стадо коров, невозмутимо бредущих вдоль разбитой дороги. Позади стада, с хворостиной в руке, вышагивала девочка лет семи в ситцевом платье и почему-то в резиновых сапогах. На дворе стояло лето. «Потому что грязь повсюду, вот почему», - подумала Татьяна и удивилась, как быстро и начисто деревенские реалии стерлись из ее памяти.

Но встречи с прошлым только начинались.

- Ну не узнать тебя, Танюха! – прокричал дядя Петя, подобравшись откуда-то сзади.
Татьяна вздрогнула. Дядя Петя совсем не изменился – та же трехдневная щетина, те же узловаты пальцы, тот же насмешливый взгляд, тот же лоснящийся коричневый пиджак и синие треники с вытянувшимися коленками, заправленные в стоптанные сапоги. Единственным новшеством во всем его образе был неопределенного цвета куцый галстук, надетый поверх военной рубахи.

- Зато ты, дядь Петь, не меняешься, - сказала Татьяна, ощутив необъяснимую грусть.

- Ну, пойдем, пойдем, заждались тебя, - с этими словами дядя хлопнул ее по спине, чуть ниже, чем принято.

Татьяна наигранно взвизгнула, и загрустила еще сильнее.

До Хотисино добирались в телеге. Уже через 15 минут дядя Петя оставил попытки пустить свою кобылу рысью. Старая пегая лошадь по кличке Колонтай равнодушно сносила и ругань и побои возницы, даже не делая вид, что пытается ускорить темп. Все семь километров до деревни они проехали шагом. Поскольку местные новости, накопившиеся за 6 лет Таниного отсутствия, в изложении дяди Пети заняли не больше пяти минут, большую часть из оставшихся полутора часов пути, болтала Татьяна. Она рассказывала о своей учебе, работе, невиданных в деревне развлечениях. Дядя Петя, сидевший впереди, кивал, покрякивал, покачивал головой и на самом интересном, как казалось Татьяне, месте, уснул. Девушка хотела уже обидеться на нерадивого родственника, но свежий вечерний воздух, розовый закат, щебетание птиц и пение цикад заставили ее отнестись к слабости дяди по-доброму.

Колонтай, избавленная от руководства, спокойно шла хорошо известной ей дорогой, телега медленно перекатывалась из одного ухаба в другой, сзади позвякивало пустое ведро. Татьяна предалась созерцанию умиротворенного деревенского пейзажа. Справа от нее, над подсолнечником, который, казалось, рос здесь всегда, беззаботно летали стрижи. Слева загадочно темнела роща. Где-то вдалеке мычала корова, раздался звук пастушьего хлыста. Все было таким же, как 5 и даже 10, а может и больше лет назад.

Приехали поздно. Но в доме не спали. Мама встретила дочь со слезами на глазах. Она почти не изменилась, только на лице ее прибавилось морщинок, а в волосах седины. Братья, напротив, сильно повзрослели, особенно старший, Иван. Он стал совсем как настоящий мужичок – крепкий, коренастый, с уже довольно-таки густой растительностью на лице. Младшие – Сенька и Степан – которым исполнилось 14 и 15, смотрели на сестру исподлобья, стараясь не проявлять излишней нежности и неумело скрывая любопытство. Последним к Татьяне подошел отец. Вид у него был заговорщический. Вытерев губы рукавом, он расцеловал дочь в обе щеки, крепко обнял и без лишних слов вытолкал ее во двор.

Было темно, Татьяна несколько раз споткнулась, прежде чем Николай Пахомыч остановился и, указывая куда-то вперед себя, торжественно произнес: «Вот!»

Татьяна поглядела в темноту и ничего не увидела.

- Вот я, дурак! – Николай Пахомыч хлопнул себя по лбу и куда-то убежал.

Через пару секунд впереди загорелась лампочка, осветившая свежее дощатое сооружение. Татьяна не поверила своим глазам – неужели и в самом деле баня!

- А!? – воскликнул подбежавший отец. Лицо его светилось такой радостью, что теперь, казалось, можно было бы обойтись и без электричества, - Все-таки отгрохал твой батька баньку! Пошли скорее! – Николай Пахомыч втащил все еще не пришедшую в себя от удивления дочь внутрь.

Уже в предбаннике, посреди которого скромно стоял колченогий стол и три стула, ощущался жар и запах дыма.

- Ну что, попаришься прямо с дороги, - подмигнул отец.

Татьяна, поняв, что отказать нельзя, молча кивнула.

Николай Пахомыч еще больше засуетился. В руках у него откуда-то появились тазик, веник и полотенце.

- Давай, располагайся здесь, я щас мамку пришлю, веничком тебя отходить.

Татьяна начала обреченно раздеваться, аккуратно складывая вещи прямо на стол.

Скрипнула дверь, в баню вошла мать. Смущенно, как показалось Татьяне, улыбаясь, она провела дочь в парилку.

В тесной темной комнате стоял густой туман, и было нестерпимо жарко. Татьяна мгновенно взмокла и начала задыхаться.

- Тебя веником похлестать? – спросила мать неуверенно.
- Тебе что, плохо? – забеспокоилась она, вглядевшись в побледневшее лицо дочери.
Та, не ответив, выскочила в предбанник и тяжело опустилась на стул. Темная муть в глазах постепенно отступала.
- Колька, квасу тащи, квасу! – прокричала Прасковья Федоровна куда-то на улицу, - Таньке плохо!

Вбежал запыхавшийся отец с кувшином в руках. Увидев голую дочь, он засмущался и, поставив квас на стол, поспешно вышел.

Татьяна принялась жадно пить. Холодный напиток действовал исцеляюще. Уже через минуту она пришла в себя, и ей стало стыдно за свою слабость. Она прекрасно понимала, что значит эта баня для ее отца.

Суетясь вокруг дочери, мать не переставала причитать:
- Вот ведь дурень! Натопил как для мужиков, а доченька с дороги устала, отдохнуть бы ей, так нет, прямо в пекло дитя засунул, старый хрыч! Утра не мог дождаться.
- Я, мам, правда, что-то устала, - подхватила Татьяна поданную матерью спасительную мысль.

А та уже, завернув дочь в простыню, бережно поддерживая, вела ее к дому.

Впервые за долгое время Татьяна так хорошо выспалась, хотя встала довольно рано по городским меркам – в 8 часов. Одевшись и выглянув из комнаты, которую она когда-то делила с братьями, девушка увидела мать, колдующую над тестом. «Значит, будут пироги,- подумала Татьяна, втянув воздух носом, будто пытаясь уловить любимый с детства запах маминой выпечки.
- Проснулась, соня? – улыбнулась мать и, вытерев руки о фартук, обняла дочь.
- А когда пироги будут? – игриво спросила Татьяна.
- К обеду подоспеют! Гостей ждем. Отец чуть ли не всю деревню созвал, - объяснила мать и беззлобно добавила – совсем спятил, старый хрыч.
- Кушать, поди, хочешь?
- Ага, - кивнула Татьяна.
- Блины будешь? Не разлюбила еще? У вас в городе все больше разные деликатесы. Отвыкла от деревенского. Ишь, худоба какая, кожа да кости. Совсем забыла нас, хоть бы на денек приехала, уж не за три тыщщи верст живем! – продолжая сокрушаться, Прасковья Федоровна проворно накрыла стол. Горка блинов, горшочек с медом и кувшин с молоком выглядели так аппетитно, что Татьяна, не слушая мать, накинулась на еду. Прасковья Федоровна, замолчав, с умилением смотрела на дочь.
- Совсем ты взрослая у меня стала, - сказала она, садясь напротив, - небось, от парней отбоя нет? Хоть бы рассказала, как ты там в городе.
- Да ладно, мам, успею еще! – отвечала Татьяна с набитым ртом, - ты лучше про баню расскажи! Как это батя сподобился?

Мать вздохнула и завела рассказ.

В позапрошлом году отец подрядился валить деревья в соседнем лесхозе. Пол года отработал, зарплату ему не платили, а потом лесхоз возьми и лопни. Начальство все разбежалось, а мужикам делать нечего, деревья, что заготовили, промеж собой поделили и по домам, кто на чем, развезли. А Кольке на чем везти? На себе, что ли? За трактор платить нечем, больше года денег не видели. Живем-то за счет огорода да скотины. Колонтай сама на ладан дышит, куда ей такую тяжесть тащить.

А тут Петька как раз бычка своего продал. Пришел и говорит отцу: «Заплачу я за трактор и денег с тебя не возьму, но с одним условием – чтобы ты из этого леса за год баню построил. А если не будет бани - лес мой».

Ну, Колька обрадовался, конечно, привезли они лес, свалили, и забыл он про него благополучно. Если б не Петька опять, не было бы бани. Каждый день ходил. Приходит и говорит: «Как там лес мой поживает? Ты его хоть бы рогожкой прикрыл! Мне гнилой лес не нужен, сухой надобно. Продам в райцентре, машину куплю». Допек Кольку, и стал тот баню класть. Сначала потихоньку, а потом в раж вошел и не остановишь. За три месяца соорудил. Печника из соседнего района вызывали, тоже Петька присоветовал. А как раз закончил третьего дня, сразу побежал на почту, телеграмму тебе отбивать.

- А ты, небось, подумала, дуркует отец? - подмигнула Прасковья Федоровна.
- Ага, - подтвердила Татьяна, продолжая жевать.
- Доченька моя милая, красавица ненаглядная, - промолвила мать и потрепала девушку по голове,- не поверила, а все ж таки приехала, умница моя!

Позавтракав, Татьяна вышла пройтись по деревне. Навестила подружек, которые давно уже повыходили замуж, понарожали детей и погрузились в свои заботы. Они были рады Татьяне, но она стала для них чужой. Без мужа, без детей, без семьи, она вызывала скорее сочувствие, чем интерес. Татьяна понимала это и старалась не злоупотреблять вниманием своих, теперь уже точно бывших, подруг. Она не сердилась на них, но и не хотела оправдываться. Поэтому на все свои визиты она потратила не больше часа.

Гораздо больше времени она уделила прогулке по местам, где прошло ее детство. Вот заросший овраг, где они с ребятами играли в прятки и казаки-разбойники; заброшенный коровник, где назначались встречи с мальчиками, и куда на свое первое свидание с Вовкой отправилась и она; деревенский клуб, в котором по выходным показывали фильмы, а каждое второе воскресенье месяца устраивали танцы. Теперь он так обветшал, что тоже казался заброшенным. Клуб стоял на холме, который так и называли Клубным, а под холмом текла река Хотиса, куда они с подругами бегали купаться. Когда-то вода в ней была такая чистая, что ее пили, не боясь.

Поддавшись внезапному порыву, Татьяна побежала вниз и оказалась на берегу, поросшим густыми ракитами. Воспоминания и полуденный зной пробудили в ней желание искупаться. «Какая я дура, что не захватила купальник!» - подумала Татьяна, но, оглядевшись и отметив, что вокруг нет ни души, она скинула с себя одежду и зашла в теплую, прозрачную воду. «Боже мой, как хорошо!» - девушка откинулась на спину и отдалась на волю течению. Кроны деревьев, склонившиеся над рекой, гипнотизировали ее, медленно проплывая перед глазами. Когда Татьяна вернулась к реальности, было слишком поздно. Ее отнесло метров на 30 от того места, где она вошла в воду. Грести обратно против течения ей не хотелось, да и не такой хорошей плавчихой она была, чтобы справиться с довольно-таки быстрым потоком. Не мало не смутившись, Татьяна вышла на берег, и как была, полностью обнаженная, зашагала к ракитам, под которыми оставила одежду.

- Вот те раз! – услышала она за спиной и, не оборачиваясь, припустила трусцой.

Одевшись, она решилась осмотреться. Из-за кустов вышел парень, показавшийся ей знакомым. Ухмылка на его лице сменилась удивлением.
- Танюх, ты что ли? – спросил он, подходя ближе.
- Вовка? – не поверила своим глазам Татьяна.

Она запомнила его неказистым пареньком, с которым целовалась в том самом заброшенном коровнике. Он был первым, кто осмелился подойти к ней и пригласить на свидание.

Несколько секунд они молча разглядывали друг друга. Татьяна не могла сказать наверняка, что увидел в ней он, зато она точно знала, что поразило ее.

Сейчас перед ней стоял молодой, привлекательный мужчина, с открытым волевым лицом и широкой улыбкой. Ее взгляд скользнул ниже и надолго задержался на его обнаженном, загорелом торсе с литыми мускулами. Видимо, он тоже только что выкупался в реке. Крупные капли воды падали с мокрых волос ему на плечи и стекали по груди, образуя блестящие ручейки.

Что-то шевельнулось внутри Татьяны. Легкий трепет пробежал по всему ее телу, а внизу живота заныло. Это было приятно, но почему-то ей захотелось укрыться, как будто она все еще была голая.

- Ты давно здесь? – нарушил молчание Вовка.
Его слова прозвучали как спасение.
- Вчера приехала, - отогнав наваждение, ответила Татьяна
- На баню? – понимающе улыбнулся Вовка.
- На баню, - улыбнулась в ответ Татьяна,- а ты придешь?
- Да меня вроде не звали.
- Вот я тебя и зову, - сказала девушка, удивившись своей смелости.
- Но раз ты зовешь, то приду! Ты сейчас куда?
- Домой, наверное.
- Подвезти?
- На раме? – спросила Татьяна.

В свое время Вовка катал ее на огромном зеленом велосипеде, усаживая на раму впереди себя. Ездить на металлической перекладине было ужасно неудобно: жестко, да и синяки оставались. Татьяна поймала себя на мысли, что сейчас она бы с радостью согласилась прокатиться на этом железном чудовище.

- Помнишь, - с улыбкой констатировал Вовка, - такую мадам на велосипеде катать уже как-то и не прилично. К вашим услугам технический прогресс, - весело сказал он и скрылся в кустах.

Не прошло и двух минут, как Вовка подкатил к ней на грохочущем мотоцикле.

- Не Харлей, конечно, - как бы извиняясь сказал он, - но для нашей деревни в самый раз! Прошу!

Татьяна уселась за его спиной. Мотоцикл тронулся, и она обхватила Вовку руками, «чтобы не упасть» - как она себе объяснила. А вот зачем она положила ему голову на плечо, объяснить уже не смогла, да и не очень-то и хотела. А хотела она, чтобы Вовка вез ее домой долго-долго. И тот, словно почувствовав ее желание, так и сделал, избрав самый длинный из всех возможных маршрутов.

- Ну так я приду, - уточнил он на прощание.
- Ну конечно! В семь! Не опаздывай!

Вовка уехал, а Татьяна специально не стала смотреть ему в след, боясь не увидеть, как он обернется.

И в доме, и в саду, и в бане во всю шла подготовка. В доме орудовала мать, занятая приготовлением еды. В саду братья устанавливали столы. В бане же заправлял отец, бойко отдавая указания дяде Пете. Татьяна не могла не заметить как он изменился. Даже издалека было видно, что он трезв. Отец был похож на капитана корабля, готовящегося к отплытию в кругосветное плавание. Он деловито, словно снасти, осматривал дрова, веники, тазики, простыни. Снимал пробу со свежеприготовленного кваса, следил за наполнение двух больших кедровых бочек ключевой водой.

Татьяна невольно залюбовалась отцом. Таким она видела его впервые.

- Ну банщик и есть! - услышала она вдруг.
Девушка обернулась и с трудом узнала в стоящем позади старике, с клюкой в руках, своего учителя математики Виктора Петровича.
- Не банщик, а капитан! – поправила она и, отвернувшись так резко, что в воздух взметнулась копна ее длинных волос, направилась к отцу.

Ей хотелось сказать ему что-нибудь хорошее или хотя бы просто помочь. Но Николай Пахомович, встретив дочь ласковым взглядом, к работе ее не подпустил.
- Иди, отдыхай, доченька, - сказал он, - тут и без тебя рук хватает.

Татьяна зашла в дом, взяла книгу, соломенную шляпку и, устроившись в саду, на старой скамейке под яблоней, принялась за чтение, но погрузиться в него так и не смогла. Ее голова была занята другим. Она думала о том, что как хорошо, что она все-таки приехала, какая прекрасная стоит погода, о том, какие счастливые все вокруг. И о Вовке, который, в конце-концов, занял все ее мысли. Снова и снова прокручивая в памяти их случайную встречу, она ощутила уже знакомое щекотание внизу живота, но сейчас это ее почему-то не смутило.

Татьяна отложила книгу, легла на скамейку и стала смотреть в небо, по которому плыли аккуратные, белые облака, Она пыталась угадать в них черты животных, людей и всего остального, на что могут быть похожи облака. Одно облако показалось ей до боли знакомым, но она все никак не могла понять, что или кого оно ей напоминает. Как назло, это облако загородило солнце, и это мешало ей сосредоточиться. Но вдруг ее осенило – это же баня! Самая настоящая баня! Вот стена, вот крыша, вот труба! Даже дым из трубы валит! А вон и папа, ходит и отдает приказания. Смешной, но все равно хороший.

Внезапно погода испортилась. Стало темно. Подул сильный ветер. Облака заметались по небу как бешенные. Лишь облако-баня, словно привязанное к земле невидимой нитью, стояло на месте, выпуская симпатичные белые колечки дыма из трубы. Татьяна не сразу заметила, как эти колечки стали темнеть и вскоре из белых превратились в черные. Вслед за колечками почернела и баня. Изменив цвет, она как будто отяжелела, накренилась на один бок и устремилась вниз, прямо на Татьяну.

- Нет! - закричала она и проснулась.

Все было спокойно. Ветер убаюкивающе шелестел в листве яблони, а солнце, перевалившее зенит, медленно клонилось к западу.

До Татьяны донеслись смех и голоса. Похоже, гости уже начали собираться. Она посмотрела на часы – пол восьмого – и вновь подумала о Вовке, который, словно прочитав ее мысли, вдруг появился перед ней с букетом полевых цветов.
- Это тебе, - сказал он, протягивая букет.
Татьяна обняла его за шею и прижала к себе. Но тут же услышала:
- Танюша! – отец звал ее к столу.
- Пойдем? – произнес Вовка, освобождаясь от объятий.
- Да, надо, - подтвердила Татьяна, с сожалением разжимая руки.

Застолье было шумным и веселым. Татьяну переполняло чувство радости от всего, что происходило вокруг: от того, с какой деловитостью гости поглощали мамины разносолы, уделяя им не меньше внимания, чем горячительным напиткам; от того, как пьянея на глазах, односельчане провозглашали всё более откровенные тосты, сначала за баню, а потом бог знает за что, чем дальше, тем меньше стесняясь в выборе слов; от того, как, родившись где-то на другом конце стола, и подхваченная на этом, в воздухе зазвучала какая-то надрывная песня; от того, как, не обращая внимание на пение, один незнакомый ей старик с лукавым взглядом, продолжал рассказывать окружающим похабные и очень старые анекдоты, которым Татьяна смеялась так, будто, они и вправду были смешными. Выпив и захмелев, она вдруг ясно увидела настоящую причину своей безграничной радости. Этой причиной был Вовка, сидящий рядом. Татьяне захотелось, чтобы он обнял ее и крепко прижал к себе, прямо здесь, за столом, у всех на глазах. И она никак не могла понять, почему он этого не делает. Выпив еще, она уже почти решилась объявить Вовке о своем желании, когда Николай Пахомыч просигналил о том, что пора идти в баню. Но это вовсе не расстроило Татьяну. Напротив, она обрадовалась еще больше: ведь в бане она вновь увидит Вовку, таким, каким он встретился ей у реки – волнующим и прекрасным. Иными словами, с обнаженным торсом и блестящими от влаги волосами.

Уловив сигнал Николая Пахомыча, гости, в первую очередь мужчины, на ходу раздеваясь, кинулись в баню. Кто-то из любопытства, а кто-то в надежде занять лучшее место в парной. К огорчению Татьяны, Вовка куда-то исчез, а поскольку идти париться без него она не хотела, ей оставалось лишь ждать и наблюдать за происходящим.

Баня не могла вместить всех желающих сразу. У двери образовалась живая очередь. Мужчины заходили в парилку в трусах и шапочках, женщины – завернутые в простыни. Сидели недолго, давая возможность попариться и другим. Тем более что каждого выходящего в предбаннике ждала выпивка и закуска. Постепенно толкотня возле входа прекратилась. Большая часть гостей вновь оккупировала столы в саду. Полуобнаженные, завернутые в простыни, в свете заходящего солнца, они походили на древних греков. Татьяна легко представила, как пиршество под деревьями плавно перетекает в вакханалию, в полном соответствии с традициями античного мира.

Воображаемые ей сцены становились все ярче и бесстыднее. Увлеченная буйством собственной фантазии, Татьяна вздрогнула, ощутив чью-то руку у себя на плече.
- Пойдем в баню! – раздалось из-за спины. Это был Вовка.
- Пойдем, - согласилась она.

В бане было темно. Татьяна потянулась к выключателю, но Вовка перехватил ее руку и стал медленно целовать, перемещая губы от запястья к плечу.

Татьяна замерла, еще никто не целовала ее так.

Пока она думала об этом, горячие губы Вовки достигли ее шеи и, не задерживаясь, продолжили движение вниз. Дойдя до простыни, скрывающей грудь, Вовка попытался сорвать ее зубами. Но Татьяна в ужасе вцепилась в ткань, как в последнюю линию обороны, отделяющую от того, что должно было произойти. Татьяна сопротивлялась не потому, что боялась Вовки и не потому, что неизбежная близость пугала неизвестностью. Ею руководило совсем другое: она хотела остановить мгновение, которое казалось ей торжественным.
- Ну че ты, Танюх? – спросил Вовка, прекратив натиск - давай, не ломайся!

Это прозвучало грубо и никак не соответствовало возвышенности момента.

- У меня это в первый раз, - тихо промолвила Татьяна, стараясь донести до Вовки исключительность того, что должно случиться.

Вовка резко отстранился. Чиркнув спичкой, прикурил сигарету.

- Что же ты молчала? – спросил он, с шумом выдохнув дым.

Татьяна глядела на то, как с каждой затяжкой, розовый уголек освещает часть Вовкиного лица: его губы, мужественный подбородок, черные блестящие глаза. Она залюбовалась его пальцами, которым очень шла белая палочка сигареты с красным огоньком, пылающим, как рубин – камень страсти.

Татьяна взяла Вовку за руку и прижала к своей груди.

- Это ничего, - сказала она, - я хочу тебя.

Рубин беззвучно упал на пол и рассыпался на сотни огненных брызг.

Теперь она сама помогала ему освободить ее от последнего покрова. Когда он был снят, Вовка помедлил пару секунд, словно любуясь ее наготой, которую он даже не мог рассмотреть в темноте. Затем подхватил ее, положил на стол, раздвинул ноги и....

Татьяна вскрикнула от боли...

Дальнейшее происходило как в тумане, из которого она вышла, ощутив, как что-то горячее брызнуло ей на живот.

- Ну вот и все, - сказал Вовка, тяжело дыша, и сел на стул.

Татьяне было ужасно неудобно лежать на твердом столе, больно между ног и вновь немного стыдно, особенно когда она представляла, как выглядит со стороны – голая, с раскинутыми в сторону ногами, испачканная в мужском семени. Сейчас ей больше всего хотелось почувствовать себя защищенной, оказаться в объятьях своего первого мужчины.
- Иди ко мне, - тихо позвала она.
- Слушай, может, пойдем? А то не дай бог прочухают, шум поднимут, - услышала она, - давай, знаешь, как сделаем – продолжил Вовка, - сначала я выйду, а потом уж ты. Лады? – и, не дождавшись ответа, он торопливо натянул трусы и выскочил на улицу.

Татьяне захотелось плакать, и она заплакала. Сначала тихо, а потом все громче и громче и, наконец, зарыдала во весь голос. Она захлебывалась горячими слезами, не в силах пошевелиться. Татьяна не могла сказать, сколько времени она проплакала, пребывая все в той же бесстыдной позе.

Когда поток слез иссяк, пришло облегчение. Она еще не решила, что ей делать - как вести себя с Вовкой, что сказать родителям и нужно ли им вообще что-то говорить, не знала, как оправдать себя в своих собственных глазах, но в одном она не сомневалась – в том, что ей не следует жалеть о случившемся.

Это придало ей уверенности. Татьяна сползла со стола, вытерла живот найденной на ощупь простыней, завернулась в нее и, придав лицу невозмутимое выражение, вышла наружу.

Как она и воображала себе чуть ранее, в саду творилась полнейшая вакханалия – пьяные женщины, в пылу попойки растеряв свои античные покровы, отплясывали вокруг инвалида-гармониста, дяди Игната, который был желанным гостем на каждом деревенском празднике. Утомленный и сильно нетрезвый, он плохо попадал по клавишам своего инструмента, который издавал что-то совершенно нечленораздельное, но женщин это не смущало.

Большая часть мужчин, сбившись в кучу, громко обсуждала что-то, пуская по кругу огромную бутыль самогона. Чуть поодаль образовалась альтернативная партия, состоящая из молодежи, которая, сбившись в кучу вокруг радиоприемника, лениво переминалась с ноги на ногу под звуки популярных песен. Двое совсем уж пьяных субъектов затеяли что-то вроде драки. Но поскольку они не падали лишь потому, что держались друг за друга, драка скорее походила на излияние мужских чувств. Одна девица таскала другую за волосы, поливая ее нецензурной бранью, но них никто не обращал ровным счетом никакого внимания, как, впрочем, и на Татьяну, которая совершенно незамеченной прошла мимо всех группировок.

Она подошла к дому, но, взявшись за ручку двери, поняла, что не хочет заходить внутрь. Поразмыслив, где бы ей уединиться, Татьяна вспомнила о своей замечательной скамейке под яблоней. Но к ее великому разочарованию, скамейка была занята. Ее занимали Вова и какая-то женщина. Они совокуплялись по-собачьи.

Минуту Татьяна стояла, как вкопанная, не в силах оторвать взгляд от происходящего. Этого времени хватило на то, чтобы чувство отвращения, которое она испытывала к Вове, уступило место приступу звериной ревности. Завизжав, Татьяна подскочила к любовникам и, отпихнув Вову, принялась колотить женщину со всей яростью, на которую была способна. Та, оторопев от неожиданности и прикрывая лицо руками, выкрикнула:
- Вовка, опять блядовал, гад! – и продолжила уже громче, как бы обращаясь ко всем, - граждане, что же это творится, какая-то прошмандовка законную супругу при живом муже избивает!

Этот последний вопль подействовал на Татьяну странным образом.

«Супруга, его законная супруга», - поняла она, но избивать женщину не перестала.

И тогда на сцене вновь появился Вовка. Схватив Татьяну за волосы, он нанес ей короткий удар в солнечное сплетение, и пока она медленно оседала, подхватил под руки жену и быстро исчез в кустах.

Острая боль сковала тело Татьяны. Скорчившись, она лежала на земле, стараясь восстановить дыхание. Но эта боль была несравнима с другой. В ее оскверненной душе пылал пожар.

- Пожар! Пожар! – послышались крики кого-то из гостей.

Собрав последние силы, Татьяна встала на ноги и увидела отблески яркого пламени, озарявшего ту часть сада, где находилась баня.

- Баня, баня горит! – закричали снова.

Музыка сразу стихла. Раздался громкий женский визг и под деревьями в беспорядке заметались тени.

- Баня горит, - повторила про себя Татьяна, присела на скамейку и, несмотря на то, что собиралась заплакать, вдруг рассмеялась.

Яркая заря огня, треск горящего дерева и отчаянные вопли, которые казались ей бесконечными, с трудом проникали в ее сознание.

О том, что случилось, Татьяна узнала только утром, когда, собственно и пришла в себя.
Увлеченные весельем, гости не сразу заметили, как загорелась баня. А когда заметили, было уже поздно. Все, кто еще стоял на ногах, бросились тушить огонь. Но вскоре вынуждены были отступить перед стихией, довольствуясь созерцанием того, как хищное пламя пожирает сухой деревянный сруб.

Не смирился лишь один человек – это был Николай Пахомыч. Как истинный капитан, он до последней минуты боролся за спасение своего судна. Эта минута наступила, когда тяжелая горящая балка размозжила ему голову.

Удар стал слишком тяжелым и для Прасковьи Федоровны. Рассудок женщины не вынес жуткой сцены, разыгравшейся у нее на глазах.

Гости, как ни пытались, не смогли оттащить ее от трупа супруга. Когда приехала «скорая», и обезумевшей вдове ввели успокоительное, врачам пришлось оказывать первую помощь и некоторым гостям, которых помешавшаяся серьезно покусала и исцарапала.

Хоронили Николая Пахомыча без нее. Потеряв рассудок, Прасковья Федоровна надолго стала пациенткой психиатрической больницы.

Похоронив отца, дети – братья Татьяны – и она сама по обычаю сходили в баню. В баню дяди Пети.

На следующий день Татьяна обнаружила на еще не остывшем пепелище потемневший, но сохранивший форму флюгер в виде петуха.

В тот же вечер она уехала в город, дав себе клятву никогда больше не возвращаться в родную деревню.

Автор — Наталия Лукина, 2006.

2013-05-22



Комментарии

Добавить комментарии

Ваше имя:

Ваш e-mail (не публикуется):


       






Пользовательское соглашение

© Copyright  2008—2024
«Баня у пруда» - русская баня, парная.
Баня в Дрезне
142660, Московская область
г.Дрезна, ул.Набережная 1а  (как добраться)