Баня

Зима, и правда, сдавалась! Отец сказал, что в феврале сильных морозов уже не будет, но начнутся метели и только успевай снег откидывать:
- Закопает под самую крышу, только трубы домов торчать будут...

В деревне, Борька жил первую зиму, а в городе он не видел, чтобы «под самую крышу». Там, когда в автобусе зимой ездили, домов тоже не было видно, только горы снега, откинутые трактором в разные стороны. Автобусы ходили, как по тоннелю и только на остановках было видно дома, а потом снова, как в тоннель и до следующей остановки, где снова видно дома.

Городской снег был не такой белый, как деревенский, черным был в городе снег. Весной, когда он таял, на стенках этого тоннеля были видны широкие белые полосы, потом тонкие черные и можно было посчитать, сколько раз за зиму шел снег.
После трактора - снег чистили дворники. У них были большие, деревянные лопаты и они прокапывали узкие, ровные дорожки, шириной в три лопаты, до самой дороги, где машины ходили.
Детей в Борькином дворе было много! Все дети имели свои маленькие лопатки и активно помогали дворнику чистить дорожки. Иногда, он давал им свою, большую лопату, чтобы попробовать. Потом забирал, увидев, что они сделали из нее сани - двое тянули, а один сидел в лопате! Грозился, что больше не даст, правда, быстро забывал и снова давал.
Такую же лопату отец себе и здесь сделал, а вчера они разобрали фанерный ящик, отец взял с собой на работу кусок фанеры и обещал сделать Борьке такую же, как и у него, только поменьше.

Борька сидел с книжкой перед столом, бессмысленно, в который раз рассматривал известные, да уже и надоевшие ему картинки, прислушивался, не идёт ли кто - ждал отца с минуты на минуту.
Наконец, послышался скрип шагов, стук двери и вошел отец с новенькой, маленькой лопаткой:
- Заждался? На, держи! Из-за неё и задержался. Работы, как раз много было, так что после работы доделывал. Но, теперь мы с тобой любой снег одолеем, вдвоём-то! Пусть сыпит теперь сколько хочет. Чуть потеплеет, сразу очистим крышу: больше метра на ней, а пойдёт новый снег, не дай Бог, завалит нашу землянку тяжесть такая. Завтра, готовься на рыбалку! В четыре подводы пойдем, людей много будет. Пойду, баню затоплю, через пару часиков помоемся, да пораньше спать ляжем...

- Смотри, мамка, передок как обшит! А заклёпочки? Это - чтобы фанера не разбивалась. Вечная будет, крепкая! И размер под меня, точно по плечу. Пойду, Катьке покажу, да скажу, чтобы в баню готовились.
Борька, пытаясь передать свое восхищение матери, рицеливался лопаткой к воображаемой куче снега будто бы лежащей возле печи.
Мать качнула головой, соглашаясь, как-то грустно улыбнулась и тяжело вздохнула:
- Размер-то точно твой, да только на этот год! На следующую зиму другой размер надо: растёшь-то ты у нас, вон как! Опять из пальто вылез, а в сапоги не знаю, влезешь ли, весной-то? Черенок-то папка другой на следующий год вставит: а вот с этим-то как? Живём-то мы, весело...

Борька не знал, что значит «живём весело». Ему, и правда, было хорошо и весело! Сегодня - в баню, завтра - на рыбалку: с отцом целый день вместе будут! Редко же - вместе! На лошади поедут, отец вожжами даст по-управлять! А то, всё мамка, да Катька, Катька, да мамка. Вся жизнь на печке. Хоть бы теплее стало, тогда можно на горку пойти, покататься...
С новой лопаткой он весело бежал к соседям.

Отец сидел за столом, хлебал нехитрую, деревенскую похлёбку, слушал, что мать говорит, отнекивался или согласно кивал головой...
Лесозаготовки кончились, его перевели в МТС, где он работал теперь механиком, которых вечно не хватало. Механиком-то механиком, но под каждым трактором, сеялкой, веялкой или комбайном приходилось ему самому поваляться.
Он был неплохой организатор, да и начальство к нему относилось неплохо, лишь не любили его за вечное его недовольство тем, что ничего нет: нет людей, нет техники, нет запчастей - ничего нет! Всё, что можно отремонтировать или изготовить самим, делали сами. А то, что можно самим, это было почти что всё.

Слава Богу, были в МТСе талантливые люди: слесари, токари, кузнецы - все чуть-чуть Кулибины, да Черепановы! Всё делалось своими руками - пахать и сеять всё равно надо. Теперь отец приходил домой всегда позже, чем надо, от него пахло железом, соляркой и мазутом, но жить стали ещё хуже - в колхозе не было денег и за прошлый месяц он получил столько, что мать «от радости» долго плакала.
- Заговорила я про сапоги эти, а как жить-то? Денег-то уже и нету: сахар, спички, соль, да папиросы твои купила, на нитки даже пожалела, обойдусь ещё. Борьке, вон, горсть подушечек карамельных, ребёнок всё же. Хорошо, хоть мука-то еще есть. Тебе, вон, не знаю, что на работу завернуть...
- Не мы одни так живём, все так! Вижу, что люди с собой на обед приносят. У всех так - хлеб, лук, да сала кусочек. Так что, не плачься! Только что переехали, ничего у нас своего нет: мясо и то, в колхозе беру, в долг. Летом построим сараи, купим поросят, ягнят возьмем, председатель обещал коровой помочь, так что, всё будет! Всё свое будет. На соседку свою посмотри, на Маруську, вообще, неизвестно, чем живут...
- Да вижу: Катька, как придёт, так глазами и рыскает, ждёт, что чего-нибудь сладкого дадут. Так все эти карамельки пополам и съели.
Она засмеялась:
- Он ещё и на себе экономит, всё ей подсовывает, ухажер, прямо!
- Характер у него такой, всем бы помогал! На будущей неделе поеду в район, за запчастями, может найду какие. Работать нам нечем: ни резцов, ни победита, ни электродов, ни деталей - ничего нет. Надо мне ехать. Там зайду к его тетке, расскажу, как он тут. Ты же знаешь, как она его любит, может передаст чего. Денег, учти, просить не стану! Да она и сама знает, что не возьму, но так, втихаря, сунет, как в прошлый раз, а я, стыдно, но сделаю вид, что не заметил. Потом, »как разбогатеем», отдадим все назад. Нам, главное, дожить бы до весны, чтобы можно было начать двор строить, да перестраиваться. Работы у нас в этом году немерено. Ладно-ладно, ныть-то! Всё будет, как у людей будет! Пойду, дров подкину, прогорело уже...
Отец поднялся и быстро ушел, зная, что разговор кончится слезами...

Мать сидела и думала, когда же оно всё будет-то? Сколько уже мечтаем, всё лучше будет, а оно всё по-прежнему, как было, так и есть - всё на месте стоит, если ещё и не хуже делается и, хоть руки на себя накладывай, да перед Богом виноватым не хотелось бы быть. Ещё жальче было Борьку опять одного оставить, да и привязались уже друг к другу. Да и карты говорили, что никогда они больше не расстанутся...
Иногда, по вечерам, приходили соседки и она ворожила им на картах по любому поводу, при этом обещая им то же самое, что всегда обещал ей отец - счастливое разрешение всех бед и счастливое будущее...

Однажды, когда соседки разошлись, с разговорами о том, что всё и всегда совпадает с картами, Борька сел к столу:
- А ну, кинь на меня? Буду я человеком, как папка говорит, или нет?
Мать засмеялась:
- Да будешь ты человеком, я и так знаю! Только если в школе хорошо учиться будешь.
- Учиться-то я буду, только папка сказал, что не каждый человеком становится, хоть и в школе хорошо учится. Ещё там что-то говорил, будто бы образование и человеком стать - это совсем разное?
- Ну, ладно-ладно, раскинула уже. Вот, карты говорят, что станешь ты человеком! Всю жизнь ты будешь учиться, да еще и других будешь учить. Наверно, учителем будешь. Или, вот, начальником даже каким-то на производстве! Но, карты предупреждают - учиться тебе надо только на отлично!
- Буду теперь стараться, чтобы всё совпало. - Борька посидел, поерзал на стуле, задумавшись почесал макушку и, вдруг, выпалил: - Нуу, а... На Катьке я женюсь?
Мать, спрятав усмешку, снова разложила карты, внимательно рассматривала их:
- Даа... Ничего карты не говорят, пока. Но говорят, что это можно снова спросить, но только через пять лет. Так что, жди! Лет через пять мы снова проверим...
- Да ерунда всё, карты эти, ваши! Папка сказал, что это - пережитки. Так оно и есть, что пережитки...

Он шел к Катьке показать ей свою новую лопатку, вместе опробовать лопатку в работе - ничего не удалось: мать ещё не выпускала Катьку на улицу и, хотя матери не было дома, она мать слушалась и из дома не выходила. Пришлось затащить лопатку в дом, долго объяснять зачем эта жесть на передке, а потом полежать на печке, рассматривая Катькины рисунки.
Борька раскритиковал вес её труд про лето:
- Лето-то у тебя - лето, но только ты рисуй то, что видела и автобусов без носа не бывает! Я в автобусе ездил, они все с носом и не красные - все белые с синим.
- Мамка вчера мне читала и автобус был красным, и без носа!
- Значит, это был трамвай - по проводам ездит и по рельсам. Ну, ладно, я пойду, а ты рисуй дальше и готовься к вечеру в баню! Папка завтра на работу не идёт, на рыбалку мы едем, рано-рано и в четыре подводы пойдём! Много мужиков набралось и тебя бы тоже взяли, да больная ты ещё, выздоравливай сначала. Баня уже топится, я потом приду за тобой, да и мамке скажи.
Борька ушел, ещё раз покрутив лопатку перед носом у Катьки, дав ей пощупать передок, обшитый жестью. Во дворе поковырял лопаткой замерзший снег и побежал домой.

Отец ходил возле бани, вытирал глаза рукавицей. Дым был едкий и почему-то стелился по земле. Баня была - вообще не баня! То ли прежний хозяин хотел её развалить перед отъездом, то ли она вообще такая была, но в ней не было предбанника!? Просто помещение, с уложенным в печку колесом от машины, да круглыми камнями-голышами в нём.

Под колесом горел огонь, облизывавший его вокруг, а дым шел прямо в это же помещение, выходил через дверь в сараи. Возле стенки, за колесом, стоял бак для горячей воды. Подойти к огню было просто невозможно, даже в сараях стоял этот дым и надо было ждать, когда всё хорошо прогорит, тогда дым прекращался, оставались только жаркие угли и можно было снова подкинуть в печку новую пачку дров. Этим отец сейчас и занимался. Воды он уже натаскал и оставалось, пока баня топится, натаскать ещё и холодной.
Печка жгла колесо, углей было много - это главное! Отец говорил: - Главное - это угли! Вот когда дрова прогорят и угли не дымят - это самый жар!
Печку, даже нельзя было назвать печкой, это - просто костёр и над ним это простое, автомобильное колесо. Никаких окон и труб - только дверь, через которую и люди ходили, и дым выходил...

Мылись при свете керосинки, одежду вешали снаружи, раздевшись внутри. Примитивная, временная баня, но в ней так хорошо пахло дымом, что после нее, все природные запахи чувствовались острее, чем они на самом деле есть! Жару баня давала страшенного: Борька, один раз, с отцом пошел, так на полу и пролежал все время, пока тот парился, да над ним похохатывал.

Пока отец эту баню не придумал, приходилось ходить мыться в баню к соседям, через дорогу, на последний жар. Отцу это не нравилось: к чужим, да ещё и жару ему там было мало! Баня была первым делом, каким он и занялся после мало-мальского обустройства в избе. И вот, у них была теперь своя баня: какая-никакая, а своя!
- Пусть это и сарай, зато не просим, - говорил отец. - Придёт время, сделаем такую, чтоб душа радовалась! Что такое баня, сынок, для русского человека? Это - праздник души и тела! После нашей работы, когда за неделю так намёрзнешься, что уже и под одеялом холодно, а тут, как поддашь жару, да ещё разок, да все косточки этим жаром наполнятся и всю неделю потом, теплом этим живёшь! И снова, до следующей баньки, ждешь, и снова праздник! Какие у нас, у селян, ещё-то праздники имеются!?

Отец был в очень хорошем настроении! Не часто Борька видел его таким, всё больше озабоченным, о чем-то думающем, а сегодня, ну, прямо, очень...
Борька воткнул черенком в снег свою лопатку. Отец появился из дыма, хлопнул его по плечу, хотел пощекотать по носу, он, хохоча, отпрыгнул в сторону. Отец поймал его сзади, подкинул вверх, покрутился с ним и со счастливой улыбкой сказал:
- А большой-то ты у меня какой! Да мы с тобой здесь всё перевернём, всё новое построим и ни у кого ничего просить не будем, сами выживем. Ты, вон какой, сильный уже, помощничек ты мой...

Откуда припёрся сосед у которого раньше мылись? Борька терпеть не мог, когда в такие редкие моменты кто-нибудь мешал им с отцом побыть вдвоем, вместе. Даже Катьку ругал однажды и учил, чтобы не лезла, если он с отцом разговаривает.
- Всё испортил этот сосед! Наверно, на дым пришёл? Унюхал... - Борька, в душе, костерил соседа, как только мог - с отцом ему редко удавалось побыть вдвоем...

Отец с соседом говорили о завтрашней рыбалке: когда выезжать, да что с собой брать, да как лучше лошадей забирать. Наконец, закончили, сосед повернулся домой, увидел Борьку, пытавшегося подкинуть ногами спресованный ком снега, вроде мяча, на самом деле, ждущего отца.
Сосед хлопнул Борьку рукавицей:
- Ну, что, сосед отмороженный? Праздник у нас сегодня, да?
- У нас-то нету, у вас не знаю, да и не отмороженный я! Отморзком меня звали, а теперь уж и зажило всё.
- Слышал, слышал, что умный ты! Читать, знаю, умеешь. Грамотный! Да как бы это к тебе не навсегда-то прилипло? А вот, что праздник-то и не знаешь! А? Мамка сёдни пироги-то пекла?
- Ну, пекла. И вчера пекла. Всегда печёт!
- И баньку топим, а? Ну? И что у нас получается? И пироги печём, и баб ... чего? И в баньке моемся! Да, сосед? Ну, ладно! Смотри, утром не проспи! Рано поедем.

Сосед ничего не сказал только потому, что видел, как отец, улыбаясь, смотрит на них. А когда услышал «и пироги печём, и...» ушел за дровами. Сосед тоже развернулся, хлопнув Борьку по плечу и сказав «до завтра», ушел...

Борька не слышал, чтобы дома у них кто-то матерился - не было это заведено. Хотя, слышал однажды, со стороны, как отец, ругаясь с мужиком на работе, в МТСе, тоже матерился!? Тогда он ничего не сказал отцу, даже и не запомнил. Катька тоже, иногда могла, но теперь, вроде и не слышно. Мать пристыдила её пару раз, так теперь матом в гостях не разговаривает. - И откуда она-то могла научиться, от кого? Ведь ни одного мужика в доме? - Он вспомнил про больную Катьку. - От тёти Маруси? Ни разу не слышал...
Когда отец вернулся, Борька спросил:
- А что это он там про пироги, про баню говорил? Ещё чего-то хотел, да так и не сказал.
- Я не слышал! Спрошу, потом...

Если отец говорил «потом», это означало - никогда! Уже так было. Значит не хочет отвечать. Как-то спросил у него, что ты сказал вчера, что расскажешь «потом». Отец сказал, что сегодня ещё не «потом». Как будет «потом», обязательно скажу.
Ну, сосед, всё испортил! Всё, как есть...

Отец, чтобы баня была теплее, со всех сторон обложил ее соломой, только стенку со стороны двери оставил как есть. Теперь он ходил вокруг и поправлял солому, кое-где её добавляя:
- Ну вот, можно уже и париться идти! Порядок помывки прежний.

Отец, до войны и в войну, ходил в офицерах, иногда у него мелькали армейские термины. Порядок помывки у них был установлен отцом сразу, как только они начали в ней мыться. Первыми - шли папка и мамка. Папка напаривался, мылся и уходил.
Увидев его, в баню бежали Катька и Борька. Борька залазил на полок, мамка мыла Катьку, потом его, они одевались в подогретую мамкой одежду, бегом бежали домой и сразу на печку. Там обсыхали и садились пить чай.
Тётя Маруся, если приходила, то шла одна. Она ходила в баню не всегда. Если шла, то старались воду экономить, чтобы и ей хватило.

Катька никогда не капризничала, но пару раз, Борька ходил в баню и с тётей Марусей, и Катька там всё уросила - то ей жарко, то мыло в глаза, пока не заработала хорошего шлепка. После этого сказала, что только с Борькиной мамкой будет ходить в баню, а со своей - больше никогда!

Один раз, Борька пошёл в баню с отцом, на первый жар! Отец размочил веник в горячей воде, потом положил его на камни. Пошел страшный жар! Борька терпел на полке. Потом, отец стал лить на веник из ковшика - Борька спустился вниз. Потом отец закричал, что ему хорошо, и «еще как»! Бросил еще ковшик воды на камни и заскочив на полок, стал хлестать себя веником. Борька лёг на пол и всё думал, что сейчас отец или сгорит, или соскочит на пол. Но нет! Он ещё ковшик воды хлопнул на камни! Ещё сильнее стал лупить себя веником. Борька притулился возле двери, уже и дышать было нечем. Только запах дыма от бани, запах берёзового веника, да обжигающий лёгкие жар:
- Ну-ка, сынок, подкинем ещё разок!
Он и так уже весь красный был?! Весёлый и здоровый на вид! Мышцы торчали у него все наружу, как змеи под кожей шевелились. Только шрамы блестели отдельным бледным цветом на фоне его кожи. Он похлестал себя ещё немного, слез на лавку и сказал:
- Всё! Чуть открой дверь, запусти кислороду, дышать тут совсем нечем.

Борька, наконец-то, открыл дверь! Смотрел на отца, который только и мог, что «Хуу!» выдыхивать и спросил:
- Пап! Эти шрамы у тебя, что ли с войны?
- Да, сынок! В основном. А вот этот, - он показал на тот, что под сердцем, - тот самый, из-за которого меня из армии демобилизовали.
- А этот? - Борька показал на большой, широкий и длинный шрам на левом же боку, который больше всех Борьке понравился.
- Ах! Этот, сынок, ошибка моей буйной молодости! Ты, когда вырастешь, у тебя тоже такие ошибки будут. Не дай Бог, если и шрамы тоже! Ну, могут и не быть! Не с войны это. На этот не обращай внимания, он не очень опасен. Опасен вот этот, самый маленький! Видишь, в лёгкие он заходит, как копеечка выглядит. Но ты не бойся, я ещё долго не умру! Ещё тебя женим, детей твоих ещё потаскаю, понянчу. Так что, закрывай дверь и ещё раз повторим, с жаром!
Отец ещё раз пропарился так, что Борька терпеть совсем не мог и не дождавшись этому конца выскочил за дверь...

С тех пор, с отцом в баню он не ходил. Мылся с мамкой, во второй жар. Здесь уже он демонстрировал чудеса стойкости! Смеялся, что ни Катька, ни мамка этого жару терпеть не могут!

Мать с отцом давно уже ушли, а Борька с Катькой сидели, ждали, когда папка придёт упарившийся и когда им уже идти. Катька всё смотрела на мёд, которым её натирать собрались и всё уговаривала Борьку съесть его прямо сейчас, а потом просто попариться. Он был не согласен, потому что она париться не могла и всё пропадёт даром. Да и мёда больше не было.
Для папки уже была готова постель, где, как он говорил, душа снова вернётся в тело.
Отец зашел весь красный, тяжело дыша упал на кровать. Они побежали друг за дружкой, влетели в баню, Борька сразу же заскочил на полок, а Катька села на полку. Мать стала её заталкивать на полок, Катька не хотела, но с Борькиной помощью всё же залезла.
- Ну, согрелись? Теперь поддам жару, а вы терпите! Тебе сразу намажу медом шею и спину,- сказала мать Катьке, набрала пол-ковшика воды и плеснула на камни...

Жар пошел такой, что уши сворачивались! Борька терпел, потому что надо было своим примером показать Катьке, что надо терпеть. Катька легла лицом на полок, закрыв уши и лицо руками. Мать натирала Катьку мёдом: шею, спину, грудь. Взяла веник и стала возле неё им махать. Даже не притронулась к ней, как та стала подвывать, «...ох какая она несчастная»!
Уткнулась лицом в доски - попу подняла кверху. Как только веник касался попы, так она сразу и опускалась, поднималось вверх ее лицо, чего и надо было, чтобы подышала она самым горячим паром! Мать сразу это заметила и стала веником еще сильнее подогревать ей попу. Катька держала то, что нужно, вверху! Прогрев шел правильно! Катька подвывала, а Борька орал на неё, что она, если хочет выздороветь, то должна терпеть! Самому было тоже уже невтерпёж, но терпеть надо и он лежал, терпел, растянувшись рядом. Мать, наконец, сказала, что он может начинать мыть голову, вниз спускаться, а Катька пусть ещё чуть-чуть полежит наверху...

Борька спустился вниз. Здесь уже можно было жить и дышать, и давать Катьке указания, как надо переносить жар в бане, как надо уметь быть стойким! Та ещё потихоньку подвизгивала, но лежала, ждала команды к спуску. Борька мыл голову хозяйственным мылом, пена кусками лежала на нём, на всём...

Мыло они не жалели, как другие люди в то время. Мыло им посылала тётка из города. Сами они его и не купили бы, не было денег. А Борькина тетка (родной его матери старшая сестра) сама мыло варила. Как-то пережигала подсолнухи, брала эту золу, потом добавляла жир, всё это варила и получалось мыло! Даже, говорила, что и дохлятину можно, лишь бы в ней жир был и получится мыло...

Катьку, наконец, спустили на пол. Мать намылила ей голову, та ешё фыркала, но уже молчала. Борька измочалил уже себя всего и везде, где мог. Матери оставалось только натереть ему всю заднюю часть, как он говорил, промочалить Катьку и сполоснуть их, по очереди поливая из ковшика. Они быстро обтёрлись, мать замотала Катьку в большое полотенце и они выскочили за дверь...

Отец, уже отдышавшийся, лежал на койке, посмотрел на вбежавших:
- Сразу лезьте на печку! Как обсохнете - начнём чай пить! Мамка придёт уже к тому времени. Да и твоя мамка тоже должна бы уже придти.
Борька сидел на печи, вытирался полотенцем и возмущался:
- Тут ещё печку натопили так, что сидеть нельзя - жарища! Тебе-то надо сейчас жару, прогреешься хорошо. Ты сиди тут, а я слезу на топчан, я ж не больной, а там прохладней.

Он спустился вниз. Катька осталась сушить свою гриву. У нее были чёрные, как смоль, уже длинные волосы с лёгкими завитушками, волнистые, на редкость плотные и блестящие! Лицо тоже тёмненькое, даже послебанный румянец плохо просматривался. Курносая, с черными, сливообразными глазами. Крайняя противоположность - Борька! Белые, как лён волосы, челка до бровей, серо-зелёные глаза, белокожий, после бани розовый, как новорожденный поросёнок.

Пришла мать, тоже занялась своими волосами. Потом обмотала их полотенцем и стала готовить чай. Все сели за стол.
Чай, после бани, был таким вкусным, что его хотелось пить и пить, но мать, на ночь, только по стакану и разрешила. Зато печёного - ешь сколько хочешь! Борька съел два рогалика, Катька третий тоже не осилила, оставила на завтра.
- Отяжелел я чего-то, - сказал Борька. - Полез я наверх, на печку.
Катька, сказав спасибо, тоже за ним: - Пока мамка придёт, полежу ещё чуть...

Отец с матерью допивали чай, тихо разговаривали между собой. На печке и вовсе прекратились все разговоры.
Катькина мать тихо вошла, тихо прикрыла дверь:
- Уснули поди, дети-то? Припозднилась я. Печь ещё надо подтопить. Забирать её, как теперь?
- А никак! Теперь уже пусть спят. Ты, коль уж в баню не идешь, садись, хоть чаю попей?!

Они ещё долго сидели, говорили за жизнь. Говорили о детях, которых надо будет отправлять осенью в школу. Хорошо бы, попали бы в один класс! И как одевать их, и где, и что брать им...

Уходя, мать Катьки заглянула на печь: Катьку было не слышно, Борька же дёргался, бормотал что-то во сне.
- Бормочет, рассказывает что-то! - Она улыбнулась, оглядываясь назад.
- Всегда так! Всегда разговаривает, иногда, кричит даже, командует! Завтра на рыбалку едем, так всю ночь будет рыбачить, да лошадей понукать.
- Катьку-то он не напугает?
- Да нет! Она знает, что он во сне такой. Да и в первый раз что-ли? Всё будет нормально. Пусть спят...


Автор — Иван Атарин
Глава из повести «Детство», 2006.

Комментарии