Баня по-чёрному

Моему отцу - вятскому мужику, страстному парильщику, посвящается...

«Затопи, затопи ты мне баньку по-чёрному
Я от белого света отвык...».
В.Высоцкий.

Баня, как символ нации! Звучит немного легкомысленно, но ведь есть русская водка, русский балет. И никуда не деться - есть русская баня! Я считаю, что порядочность, дух народа - это его чистота, и не только нравственная. Из древней Руси таится в русском человеке эта страсть к бане, где раскаленный пар проникает в каждую клеточку кожи, а ноздри щекочет запах пропаренных берёзовых листьев!

Да и, подумайте сами, разве можно в ванной по-настоящему омолодить кожу, очистить лёгкие, почки, печень, сделать эластичными кровеносные сосуды и заставить по-молодому биться сердце? Недаром, бабка моя по вятской линии, Февронья Алексеевна, а она померла на десятом десятке, до дней своих последних ходила в баньку по-чёрному, что стояла в конце её огорода на берегу реки Ветлуги. Может, поэтому она находила силы и в глубокой старости косить траву корове, заготавливать на длинную северную зиму дрова. И говаривала она мне своим вятским говором:
- Ты, Славик, ужо парься три раза. Первый-то, для тела, не жалей себя и веника, однако тож. Второго-то раза, помягче будь. Для души это. Ну, а третий-то раз, посиди просто, песню попой, какая любимая. Оно потом и дышать-то легша будет.

Права народная мудрость. Насколько всё-таки легче дышалось после парной. Особенно мне, заядлому курильщику, не один десяток лет глотавшему ядовитые канцерогенные смолы. Считаю, что только благодаря парной, я довольно безболезненно расстался с кошмарным дурманом.

Существует множество литературных произведений, где подробно и красочно описаны прелести русской бани, а о пользе её вы неоднократно читали, отыскивая секреты долголетия в различных популярных брошюрах или же в прессе под рубрикой «Это полезно знать каждому».

Я же хочу, как вы уже могли догадаться по названию, вспомнить несколько эпизодов из моей жизни, так или иначе, связанных с баней, и оставивших горький осадок в моей душе.

Из детских воспоминаний первое впечатление о общей бане резко отрицательное. Мать довольно долго водила меня мыться в женское отделение. Потому что я хорошо помню, как чей-то женский голос обращается к матери: «Ты, Нин, кончай своего мужика-то сюда водить, вон уже засматриваться начал, куда ему не след!».

Так вот я и оказался на нижней полке раскалённой, с непривычки обжигающей, парной. Разгорячённые, с остервенением избивающие друг друга вениками мужики, шум и гвалт моечной - испугали, поразили пятилетнего пацана, а уж последующее и вовсе, казалось, напрочь должно было отвратить от бани. Надо сказать, что это происходило в леспромхозовском посёлке лесорубов, далеко на севере, почти на границе Коми и Кировской области. В посёлке, с жителями наполовину бывшими зека, была отличная, на два отделения деревянная, рубленная из леса баня. А между отделениями дверь, что бы банщикам легче было убирать.

То ли раньше это сотворялось, или может только при мне сейчас произошло, но кто-то из мужиков принёс с собой топор, поддел им дверь и вскрыл её. Из соседнего помещения - бабий визг, мужики в хохот, в общем, Содом и Гоморра! А женщины, скорее всего, были готовы, так что первый же, заскочивший к ним, получил на себя полный тазик кипятка. Ко всеобщему шуму прибавился дикий вой раненого зверя. Это было что-то жуткое! Кричащего мужики утащили куда-то, а я начал плакать. Словно предчувствовало сердечко, что и мне в будущем уготована подобная пытка.

Отец был вынужден срочно увести меня домой. И, чтобы я согласился следующий раз идти с ним в баню, пришлось ему пообещать взять, а матери - отпустить с ним, на рыбалку, куда мне было до этого, по причине малого возраста, не раз отказано. Как ни страшно было идти снова в этот ад, а любовь к рыбной ловле переосилила. Но долго ещё пришлось мне преодолевать внутреннее отвращение к бане, пока не пустила свои корни тяга к миру парильного братства.

Ведь только здесь, в раскрепощённом состоянии, в человеке прорезается что-то такое для него ранее не характерное: появляется в нём способность грамотно рассуждать, анализировать и оценивать события, и он способен, невзирая, как говорится, на лица, воздать всем по заслугам. Самое удивительное - в совершенно трезвом состоянии.

Как ни крути, а получается - баня с хорошей парной обладает наркотическими свойствами. Вот, наверное, поэтому в Римской империи сенаторы располагались в горячих термах и решали государственные вопросы. Неплохо было бы и нашим депутатам собираться иногда коллективом в какой-нибудь парилке. Может что и решат дельное на пользу всеобщую, а не только, как ныне, ради Москвы, да живота собственного, голосуют.

Надо заметить, для Севера России и Сибири было всегда характерно наличие прекрасных бань, чего не скажешь о Центральном Черноземье. Хоть и понастроено множество, а пар водяной, да и часто закрывались на ремонт. Редко, редко у кого в огороде баньку увидишь. А самое главное - для большинства основным девизом стали слова, почему-то приписываемые великому Суворову: «после бани портки последние продай, но выпей». И если на Севере в деревне моей бабки после бани - квас, настоянный на травах, пиво домашнее на хмелю, то здесь, в лучшем случае водка, а то бормотуха или мутная самогонка, соответственно с распятием оного в самой бане. И как следствие, ЧП всякого рода.

Однажды в Нарышкине, а действие происходило в Орловской области, на Октябрьские праздники мужик пропал. Пошёл в баню и пропал. В бане его видели, мылся он там и парился, да и с дружками за лёгкий пар стаканы опрокидывал. Потом же, как сквозь землю провалился. А когда через четыре дня после праздника пришли банщики баню убирать, то там запах, не приведи Господь. Заснул вечным сном на верхнем полке мужичок, сморила его водочка проклятая. Банщики-то, уходя пар с котла спустили, да шкафчики не проверили. Вот и беда пришла, трое детей сиротами остались. А сколько случаев, когда сердце раскочегаренное спиртом не выдерживает. Нет уж, если пива, то только немного, для восстановления солевого баланса, да водочки грамм сто - не больше, но после баньки.

В этом же самом Нарышкине, куда переехали жить мои родители, а вместе с ними я и сёстры, случился со мной препаршивейший случай, хоть косвенно, но связанный с баней. Баня этого районного центра, коим являлся посёлок, а надо добавить, очень красивый, опять не работала. На двери второй месяц бумажка - «Ремонт». А скоро школа - седьмой класс. В речке вода уже холодная, остаётся тазик и кружка. Но мать узнаёт, что на кирпич-ном заводе имеется душевая.

Кирпичный завод - это в три ряда обнесённая колючей проволокой зона, где сидят с большими сроками, по десять и более лет. Через каждую сотню метров вышка с прожектором, вспаханная полоса и конвой с овчарками, в общем, весь антураж почтового ящика за номером таким-то. Работёнка у заключённых была адова, да и жизнь наверняка тоже. Но нам, пацанам, когда мы купались в глиняном, наполненном водой карьере, нравились загорелые с мощной мускулатурой тела парни с чёрными кепками на головах и в чёрных же брюках.

Что мы тогда знали о жизни? Разве только что - в ней всегда есть место подвигу? Не было заложено к нам в сознание, что побывать в зоне - это мерзко, это страшно. Но мы знали зато «прекрасные» заунывные блатные песни, и каждый уважающий себя пацан, а я причислял себя к таким, обязан был у себя во дворе играть на гитаре и петь их.

Знали мы также, что у зека идут на книжку заработанные деньги, и через десять лет отмотанного срока, накапливается приличная сумма. Поговаривали, один, выйдя на свободу, смог даже легковую машину себе купить, что для тех далёких 60-х, было сказочным. Да и жили мы в стране, где приличное количество граждан сидело или уже отсидело в лагерях. Может и это тоже сыграло какую-то роль, что четверть пацанов, моих одноклассников, в будущем пройдут через зоны, а кто так в них и останется навечно. Ну, ладно, не будем о грустном.

Попасть на территорию завода простому обывателю, конечно, невозможно было, но отец мой преподавал там в вечерней школе - ведь положение о всеобщем десятилетнем образовании, одно из завоеваний социализма, распространялось и на зека. Так что, сказав чей я и зачем здесь, прошёл через охраняемую проходную и в первый, и надеюсь последний, раз попал в зону. Разглядеть толком ничего не успел, так как один из охранников довольно быстро довёл меня до душевых. Бетонные, покрашенные в коричневый цвет стены, высокие с двумя спрятанными под сетку лампочками потолки, и одно маленькое с решёткой окошко. Тусклый дневной свет из него слабо освещал содержимое помещения. Крючки для одежды на стене, несколько лавок под ними, да четыре кабинки с дверками у противоположной стены - вот и весь не слишком привлекательный интерьер душевой.

Журчала вода по бетонному с деревянными решётками полу, и гулко разносился голос. Он принадлежал невысокого роста с быстрыми движениями мужичку, который уже надел ситцевые чёрные трусы, а теперь натягивал через голову, такого же чёрного цвета, майку. Взахлёб, с похохатыванием, он рассказывал сидящему на скамейке и одетому по пояс парню, видимо, весёлую историю. Налысо постриженные головы их тускло блестели в сумраке. Лица же в насыщенном паром воздухе было почти невозможно разглядеть. Кожа у обоих: на груди, на руках и на спине почти сплошь покрыта наколками, причём на теле у парня их было явно больше, что указывало на его авторитете в мире блатных.

Я тихонько прошёл в угол и начал раздеваться, прислушиваясь невольно к их разговору.

- Вот я, Кось, и бросаю кирпич ему на ногу, йорики-майорики. Ну он, бля, и завыл. А сделать ничего не может, шестёрка ведь. Зенки вытаращил, хлебало раззявил, а деться некуда, йорики-майорики, за всё платить надо, ведь правда, Кось?.
Парень молча кивнул, продолжая одеваться.

Раздевшись и забрав мыло с мочалкой, я направился к кабинке. Тут говоривший замолчал, и как будто только увидел, оценивающе осмотрел меня:
- О, какие здесь люди! Ну-ка, пацан, угости сигареткой, йорики-майорики.
- Да, дядь, не курю я ещё.
- Это хорошо, правда, Кось? Ну тогда, шкет, денег дай на папироску!
Я молчал.

Мужик начал приближаться ко мне. Движения его были осторожны и вкрадчивы. В них чувствовалась ещё неведомая мне опасность. Внутри всё напряглось, что натянутая струна на гитаре. Мне уже приходилось испытывать нечто подобное, когда во дворе стоял против двоих, а то и троих, противников. Только сейчас происходило что-то другое, более страшное.

Широкая вятская кость и неплохой рост давали мне возможность выглядеть старше своих тринадцати лет и соответственно входить в компании более взрослых пацанов с их жёсткими законами самоутверждения. Но тут был кряжистый с накаченными бицепсами мужик, и у него цель, пока ещё непонятная для меня.

- Как же так, идёшь в баню и на халяву. А, йорики-майорики? Не хорошо, бля. Небось не знаешь, что за всё платить надо, правда, Кось? Мы тут счас с тобой в игру одну сыграем. а ты не вякай, йорики-майорики, а нет, на кусочки порежу! Правда, Кось?
Мужик явно не шутил.

Теперь, когда он приблизился, стали видны его глубоко посаженные, неопределённого цвета глаза. В них таились безразличие и какая-то дикая тоска. Такой взгляд парализовал волю, сознание цепенело. Я вжался в дверку кабинки. И тут вспомнился чей-то рассказ во дворе, как опускают на зоне. Но это было с кем-то, далеко. Захотелось закричать от страха, от своей беспомощности. Только воли не было даже на это.

- Э, Корявый, мать твою, погоди. Слышь, пацан, ты как сюда попал? - наконец-то заговорил уже одевшийся парень.
- Помыться я, отец мой тут в школе работает, математике учит, - с трудом произнёс я.
- Фёдырыч, что ли?
Я молча кивнул головой.

- Давай-ка завязывай, Корявый, не хрен дурью маяться, быстрей одевайся, я тебя на улице жду! - парень повернулся и вышел.

Мы остались вдвоём с Корявым
- Везунок ты, пацан. Чё зенки вытаращил, иди мойся, йорики-майорики.
Он свистнул, отошёл и начал сопя одеваться. Я зашёл в душ, включил вначале холодную воду, а потом стал добавлять горячую. Постарался сделать погорячее, чтобы отпариться.

Во мне всё тряслось от пережитого. Вдруг я сквозь шум воды услышал громкий голос Корявого:
- Слышь, пацан, запомни завсегда, за всё надо платить, йорики-майорики!
Послышался довольный смех. Внезапно напор воды стал уменьшаться, но зато она становилась всё горячее. Наконец полился кипяток.

Кабинка была маленькая даже для меня, потому она моментально наполнилась непроницаемым для взора паром. Только чудом я не глянул на верх, да поначалу и боли не почувствовал, просто попытался открыть дверку и выскочить наружу. Но не тут-то было. Кабинка была снаружи каким-то образом закрыта. Ужасная боль пронзила всё тело, а спрятаться от кипятка было негде. Не различая ничего вокруг, я всё-таки умудрился закрыть вентиль горячей воды. Уже и не помню, как перелез через стенку кабинки, дверка которой оказалась припёртой скамейкой, как одевался. Помню только, как плакал, и даже не плакал, а по-волчьи подвывал.

Дома мать, смазывая мою кожу гусиным жиром, всё допытывалась, почему так по-лучилось? На что я ей, постанывая отвечал:
- Да у них там вода холодная кончилась...

Даже спустя полмесяца я с трудом надевал на себя рубашку, а уши - так те ещё долго оставались красными-красными, служа причиной насмешек товарищей. Но гораздо дольше мне слышались эти дурацкие, почти гамлетовские «йорики-майорики» Корявого. И на всю жизнь врезалось: «За всё надо платить!». Так я прощался с детством.

Появлялось неприятие уголовного мира и тюрьмы. Соответственно, входило в сознание уважение закона и законности. Но при этом, я никому, даже врагу, не пожелаю пройти через такой путь познания мира.

Следующий случай произошёл гораздо позже, в середине 70-х. Происшествие, связанное лично со мной, в какой-то степени - с баней, и первопричина которому, была ранее присущая мне способность фантазировать, да ещё и с вдохновением. Тянется, опять же, к Нарышкину.

Там, во дворе многоэтажного дома, по вечерам в беседке, уже после того, как наши отцы, настучавшись в домино, расходились по квартирам, собирались мы, детвора. И здесь, начитавшись Конан Дойля, Вальтера Скотта, Фенимора Купера, я вовсю раскручивал свои фантазии перед притихшими сверстниками. Может быть делал это из-за того, что было лестно внимание к моей особе, не отрицаю. Но главное всё-таки в ином.

Когда рассказывал, то словно сам начинал жить в выдуманном, полном приключений, погонь и схваток мире. Я уходил сам и уводил за собой других из окружающей нас обыденности и серости. Мог ли я тогда предположить, в какую беду затянет меня однажды дурацкая черта характера. Вот уж, правда, пути господни неисповедимы.

Москва, первопрестольная! Наверное, всегда на историческом пути многострадальной России ты будешь всё-таки не только как символ свободы и объединения, но и как могучая, всех и всё достающая, пиявка. Даже в благословленные времена развитого социализма, являясь рекламой полного достатка и обеспеченности, ты высасывала экономические соки из окружающих тебя областей.

И заявляю, с полной на то ответственностью, так как мой одноклассник, будучи машинистом электровоза, еженедельно водил составы с продуктами из Орла в Москву. В то время, когда прилавки областных, я уж не говорю о районных, магазинов Центральной России были пусты, как пустыня Сахары.

Но ведь и сейчас мало что изменилось, правда теперь уже не в смысле продуктов и шмоток. Две трети (а вероятнее, и больше) денежного потенциала государства находится в любимой столице! Своё правительство, свои пенсии, своя шкала зарплаты - одним словом, государство в государстве. Десятки тысяч рабов (как москвичи их ласково называют - арбайтеры) разных национальностей из соседних территорий едут в это государство убирать улицы, строить дома и дороги, чистить дворы и туалеты, потому что кругом раззор и нищета.

Как, глядя на это, можно говорить о моральных ценностях, менталитете россиянина? Мало того, заявляют с экрана телевизора, со страниц столичных газет, что-де не хочет россиянин трудиться, вот и прозябает в нищете и убожестве! На печке он мол лежит, да самогонку пьёт. Ну, да Бог с ними, оставим на их совести эту политику.

Вернёмся в давно прошедшее время. Наконец-то, заканчивается моя командировка в Москву на курсы повышения квалификации. Десять дней нам, собранным сюда со всех концов Союза геологам и геофизикам, читали лекции и проводили занятия по новейшей методике рентген-радиометрического опробования оловянных руд и россыпей. Этот экспресс-анализ далеко продвигал вперёд геологические поиски и разведку.

Настроение в этот не по-осеннему тёплый день - прекрасное. Я был полон радужных перспектив - впереди ждала встреча с друзьями, новая работа, ведь меня, ещё молодого специалиста, только недавно назначили начальником вновь созданного отряда. Я опять увижу так полюбившийся мне Тянь-Шань.

И хотя перерыв все карманы, с трудом наскрёб десять рублей, для полного счастья не хватало бани с хорошей парной. Билет до Фрунзе на завтрашний авиарейс в 9 утра, документы и личные вещи положены в сумку, которая была закрыта в ячейке автоматической камеры хранения аэропорта Домодедово. В голове навязчиво крутился мотив «Всё хорошо, прекрасная маркиза..».

Правда, на ВДНХ, где я часто по приезде в Москву, любил париться, баня закрыта на сандень, на Красной Пресне - ремонтные работы, в Сандуны - надо было записываться заранее. Остановив двоих пацанов в кедах со спортивными сумками на плечах (уж спортсмены-то знают, где париться) я допытался, что к вечеру, если только и попаду, то только в Варшавские бани, да и то, желательно иметь блат. Как сейчас говорят - эти бани для крутых.

Но охота - пуще неволи. Снова метро, остановка Варшавское шоссе. Пройдя через сквер, стою перед старой архитектурой, из красного кирпича зданием. Рядом с массивными из резного дерева дверьми сверкает золотом распорядок работы - закрытие в 20:00. На моих часах - 20:45. Эх, да где наша не пропадала. Как любил говорить мой отец, вятский - народ хваткий.

Открываю дверь и захожу внутрь. Господи, красота-то какая: кругом зеркала, цветы, на полу и по лестницам ковровые дорожки, на окнах тяжёлые из бархата шторы, на потолке люстры, наверняка из хрусталя, так ослепительно горели. Людей в холле почти нет: лишь трое около гардероба, где подавал им плащи весь сверкающий золотом молодой парень, да в мягких креслах около стены - средних лет женщина и девушка. Разглядеть их толком не удалось, так как гардеробщик, он же по-видимому и швейцар, спешил ко мне - явно с не мирными намерениями.

Я, почти не задержавшись, продолжил свой путь навстречу ему, и не дав раскрыть рот, обратился:
- Слышь, земель, Михалыч сказал, подойти к девяти, но ничего, если я чуть пораньше?

И ведь, сработало! Михалычей, особенно в России, хоть пруд пруди, наверняка и здесь кто-нибудь, да и работает. Парень заулыбался
- Михалыч, который со второго? Нет, ещё не начинали, проходи.
Он кивнул на широкую лестницу, ведущую на второй этаж. Поднявшись и зайдя в дверь с надписью «Мужской зал», я увидел помещение, заполненное кабинками, большинство из которых уже были пустые. Банщики, в основном парни, в белых халатах делали уборку полов и кабинок. Один из них с тряпкой в руках подошёл ко мне и сказал:
- Ты что, парень, мы уже давно закрылись!
- Да вот, Михалыч говорит подходи к девяти, самое то попаришься.

И опять ведь пронесло, видимо, этот Михалыч пользовался здесь капитальным авторитетом.
- А самого, что не будет?
Не думая о последствиях, отвечаю:
- Некогда ему сегодня, поэтому он мне и сказал, иди один - парни тебя встретят нормально.

Банщик изобразил на лице улыбку:
- Друзья Михалыча - наши друзья. Пошли, тут один хмырь заторчал, мы ему сейчас под зад пина.
Мы подошли к одной из кабинок. Открыв бархатные шторки, банщик обратился к низенькому, мокрому от пота лысоватому мужичку:
- Давай-ка, брат, одевай манатки и быстро-быстро отсюда. Ты что, думаешь, за свой четвертной тут сутки будешь париться?

Меня поразило не то, как угодливо засуетился мужик, а сумма - ведь в те благословенные времена билет в баню стоил двадцать копеек! А двадцать пять рублей - средняя пенсия колхозника. У моей бабки, всю жизнь проработавшей в колхозе, пенсия была шестнадцать рублей.
- Сейчас, сейчас, я только вот вытрусь!
- Ну, давай располагайся, - парень кивнул и вышел.

Кабинка была на одного человека: зеркало, диванчик, столик - всё из красного дерева. Заметив, что я смотрю, куда складывать одежду, мужчина сказал:
- Вы не будете на меня в обиде, молодой человек, если ещё схожу разок, окунусь в бассейне? А вас я пивком угощу.
Тут я обратил внимание, что столик был полностью уставлен, частью уже пустыми, бутылками чешского пива, надо заметить, большой по тем временам редкостью.
- Ничего, как-нибудь разместимся, - благодушно разрешил я.

Мужчина ушёл, а я стал раздеваться. В это время раздался вой сирены, выглянув из-за шторок, увидел - все банщики, а это человек пятнадцать, начали сымать с себя одежду. Прибежал мой сосед по кабинке:
- Идите, там для вас уже парная готова.
Я поспешил.

Да, что и говорить, парная была приготовлена великолепно! Уж банщики для себя постарались! Даже воду в бассейне сменили. И десяток разнообразных веников - из берёзы, дуба, крапивы - приготовлены. Да, такое не забывается.

Прийдя в кабинку после первого захода, я там никого уже не застал, но зато на столе стояли пять бутылочек пива - чешского! Вообщем, до половины двенадцатого отводил душу. Но зная, что скоро закроют метро, а мне ещё надо добираться до Павелецкого вокзала, начал собираться.

Уже в половине первого ночи я спустился в метрополитен. На перроне было пустынно, обычное явление для метро в этот поздний час. На эскалаторе спускались две фигуры, электрички ещё не было, и немного спустя они подошли ко мне.
- Молодой человек, скажите пожалуйста, сколько времени? - обратилась одна из них.

Это была женщина около сорока пяти лет, и она, это сразу бросалось в глаза, стремилась казаться более молодой с помощью всевозможных таблеток, диеты и упражнений. С этой же целью использовались различные ухищрения - глубокое декольте и коротенькая красного цвета юбка. Но с высоты моих лет она нисколько от этого не выигрывала, а наоборот, становилась похожей на карикатурную мадам из любимого нами «Крокодила».

Ничего подобного, что бы подчеркнуть свою свежесть и красоту, не требовалось её спутнице, хотя чем-то неуловимым они были похожи друг на друга. Почему-то я решил сразу, что это мать с дочкой и, как выяснилось позже из разговора с ними, оказался прав. У девушки было чистое, открытое лицо, великолепные, чуть навыкате, с поволокой глаза, цвет которых разглядеть не давала слабая освещённость перрона. Гордо поднятая голова с короткой, красиво уложенной под Мирей причёской, чёрная сумочка через плечо, голубой костюм и золотистый шарф, небрежно повязанный на шее - это было что-то!

Правда, показалось, словно я где-то встречал их обеих. Мне бы задуматься тогда, но юности свойственен лёгкий склероз, особенно когда ещё не улетучилось действие 2,5 литров с хорошими градусами пива, и я задушил в зародыше шевельнувшийся было на душе червячок предчувствия.

Свою роковую роль пиво сыграло и во время разговора. На вопрос Оксаны Юрьевны, а именно так представилась расфуфыренная мадам, откуда я приехал, меня потащило на фантазии. А что, почему не помечтать? Ведь встретились случайно, да сейчас и расстанемся, а встретимся ли когда, Бог его знает. Никому не будет хуже от того, что я только сегодня прилетел с Магадана, а завтра мне срочно надо идти в министерство геологии, выбивать дополнительные в этом году ассигнования. С этой, мол, целью я привёз с собой несколько килограмм золота из буквально на днях открытой россыпи, а сумка с образцами - в камере хранения Домодедова. Шифр ячейки в моей голове.

В это время к перрону подошла электричка, и мы вместе зашли в вагон. Там разговор между мной, Оксаной Юрьевной и её дочкой Алёной продолжился. Как говорится, меня понесло, тем более, что моими соседями по общежитию все десять дней были коллеги из геологических организаций Магаданской области. Много различных историй пришлось выслушать за время нашего совместного проживания, и сейчас я успешно, судя по восхищённым глазам девчонки, реализовывал полученную информацию.

Узнал, что муж Оксаны Юрьевны - строитель, и в настоящее время находится в длительной производственной командировке в районе города Сусуман. Вообще, Алёна его в своей жизни почти не видела, так подолгу он бывает в разъездах. Незаметно как-то разговор коснулся вопроса моего дальнейшего проживания в Москве. Выяснилось, что меня здесь никто не ждёт, а я ещё никому не успел доложить о своём приезде. И я легко дал согласие, на время моего пребывания в Москве, пожить у них на квартире, тем более, что была отдельная комната. Только утром, как начнёт работать метро, я быстро смотаюсь в аэропорт за вещами.

На том и остановились. Вышли на остановке «Динамо». Ещё минут пятнадцать ехали на ночном трамвае. Квартира, в которую мы направились, находилась на первом этаже. Для меня, не избалованного в жизни роскошью, она показалась сказочной красоты. Прихожая вся из дерева, в комнате великолепный гарнитур, чудная импортная стенка, импортный же цветной телевизор и совершенная по тем временам роскошь - видеомагнитофон.

И больше всего меня изумило, когда чуть попозже Оксана Юрьевна вкатила в комнату на колёсиках весь блестящий из себя столик. А на нём: фрукты в вазе, на тарелочках икра чёрная, сервелат, шпроты, а главное, несколько бутылок великолепных крымских вин. Мне часто приходилось бывать раньше на этом чудном, обласканном богом, полуострове, попить тамошние вина, и я уверен, далеко до них импортным.

Такое мне приходилось видеть только в кинотеатрах, да и то - в иностранных фильмах. Мелькнула мысль, что неплохо зарабатывает хозяин-строитель.

Суть, да дело, а первые бокалы чудеснейшего вина уже выпиты. Завязывается, а вернее сказать, продолжается беседа.
- Вячеслав, вот скажите мне, что помогает вам запоминать номера, вот, к примеру, номер ячейки?
- Да ничего проще нет, Оксана Юрьевна: первая буква имени, далее день, месяц, последняя цифра года рождения. Вот и всё. Как говорится, всегда этот номер при мне.

Далее выяснилось, что Алёна, как и я, рыба, только мартовская, и родилась она в год змеи, я же в год быка. Оксана Юрьевна под предлогом, что ей надо позвонить в справочную и выяснить, когда идёт первая электричка на Домодедово, вышла из комнаты.

Из магнитофона тихо струилась приглушённая джазовая композиция, полусумрак комнаты - обстановка настраивала на лирический лад. Алёна закидывала вопросами о Севере, Заполярье. Совсем недавно, буквально перед отъездом в Москву, удалось прочитать опубликованный в «Роман-газете» роман Олега Куваева «Территория», и я ещё находился под впечатлением этого прекрасного произведения. Описанная в нём природа очень походила на природу высокогорного Тянь-Шаня, с его вечной мерзлотой, сглаженным рельефом и чистыми, прозрачными речками.

Всё это помогало мне легко перевоплотиться в главного героя романа и жить пол-ной приключений его жизнью. Это не он, а я переплывал ледяную воду Паляваама, не он, а я умирал в заваленной снегом палатке, и не его, а меня спасла от смерти прекрасная девушка-чукчанка. Глаза Алены то увлажнялись, то загорались восхищением.
- Мама, ты послушай, что рассказывает Славик!- с восторгом в голосе обратилась она к матери, только что вошедшей в комнату и державшей в руке ещё одну бутылку вина.
- Конечно, конечно милая, но только в начале мы подымем тост за прекрасный Север и выпьем этого чудненького винца.

Она наполнила мой бокал вином, и мы чокнулись. Выпив, сразу почувствовал во рту неприятный привкус. С удивлением посмотрел на Оксану Юрьевну и заметил, что она со странной заинтересованностью глядит на меня. Хотел спросить, что случилось, а сам не могу языком пошевелить. В голове закружилось, глаза самопроизвольно закрылись, и я упал навзничь на диван, на котором сидел.

Видимо, только могучее здоровье не позволило мне полностью отключиться. Но звуки уже доносились глухо, как откуда-то из-за стены. Мысли были лихорадочны и бессвязны. Зато я вдруг вспомнил, где раньше встречал этих женщин - в Варшавских банях! Да, это они сидели в креслах у стены! Но что случилось со мной?

Тогда я ещё ничего не знал о клофелине, о существующих уже психотропных препаратах и о людях, специализирующихся на отлавливании лохов и изымании у них всего ценного, включая жизнь. Но предчувствие нечто ужасного, как и когда-то давно в Нарышкине, наполнило меня.

- Мама, ну не могла ты попозже!- слышался плачущий голос Алёны.
- Нельзя, моя девочка, Лерик будет здесь с минуту на минуту. Он уже должен возвращаться из Домодедова. К его приезду должно всё быть готово.

«Это она насчёт меня, наверное», - мелькнула слабая мысль.

- Мама я не хочу, что бы с ним сделали, как с теми, не хочу!
Алёна снова зарыдала. Где-то далеко послышался дверной звонок, и Оксана Юрьевна, по-видимому вышла из комнаты, так как Алёна начала сильно трясти моё тело:
- Славик вставай, вставай скорее!

- Так, где этот гавнюк, пардон, мадам? - послышался незнакомый мужской голос.
- Ну, Алёнка ладно, молодая, навешал он ей лапши на уши, а ты-то как Юрьевна, старая калоша, экскьюз ми, клюнула, а? Что, не знаешь, с Магадана самолёты во Внуково прилетают! Вот его документы. В командировке он здесь из Киргизии, ни на каком Севере, скорее всего не бывал, в отличие от твоего мужика на зоне. А в сумке, как у всякого командированного вместо золота, вон гляди, бельишко грязное, пардон, да книжки! - голос мужчины сорвался на крик.
- Так, что будем делать, Лерик - растерянно спросила Оксана Юрьевна.
- Что-что! Как всегда! У меня багажник уже приготовлен.
- А может просто отвезём куда-нибудь, да выбросим?.
- Да ты что, дура, если он выведет ментов сюда, то Ибрагимыч из нас свои любимые шашлыки сделает, уж я его хорошо знаю. Гляди, какое вино пил, да чем закусывал, а скоро очнётся и над нами смеяться будет! Нет, так не бывает, ЗА ВСЁ ПЛАТИТЬ НАДО, се ля ви!.
- Нет, нет я не дам, я не хочу, вы не сделаете этого! Я буду согласна всё делать, что вы мне скажете! - Алёнин крик - это было последнее, что уже с трудом смог я расслышать.

«Платить, платить, йорики-майорики» - мелькнуло в голове и - всё.

- Эй, милай! - кто-то усиленно тряс меня за плечо.
Я с трудом открыл глаза, болела шея от неудобного положения головы. Пространство заполнял знакомый гул зала ожидания железнодорожного вокзала. Ну, конечно, Павелецкий вокзал. И приснится же, такая чертовщина. Но почему болит голова, и во рту неприятный кислый привкус? Вот сумка моя, а ведь я её оставлял в Домодедово, не мог же я до такой степени напиться, чтобы ничего не помнить? Тем более, что никогда ранее со мной подобного не происходило!

Тут я обратил внимание на сидящую рядом пожилую, лет за шестьдесят, женщину. Она была обставлена сумками и сетками, и явно из тех, кто каждую пятницу на электричках и поездах устремляются вслед за набитыми продовольствием составами в столицу. Надо перед праздником купить что-нибудь вкусненького, да гостинцев детям и внучатам. Ух, до чего не любят их москвичи, как же - жить им мешают!

- Болит, небось, головушка-то? - с участием спросила женщина. - Уж очень тебя пьяного приволокли ночью дружки твои, мужчина и девушка. Как она горевала, глядючи на тебя! А мужчина просил разбудить тебя в шесть часов и сказать, что бы ты поспешил на электричку и срочно ехал в аэропорт, а то на самолёт опоздаешь. Ещё он добавил, если есть голова на плечах, то жить долго будешь. Ты бы, правда, милай, не пил больше так! Вон, мой-то мог бы ещё жить, да жить...

Не заглянув даже в сумку, что бы удостовериться на месте ли документы, и не дослушав разговорчивую женщину, я бросился на перрон пригородных электричек. Успел буквально впритык к завершению посадки на самолёт. В себя пришёл окончательно уже в полёте, когда погасла надпись «не курить застегните ремни». Болела голова, и я прижался лбом к прохладному стеклу иллюминатора.

Далеко внизу сквозь редкие облака - квадраты полей, огороженные заборами лесопосадок, светлые нитки полевых дорог и чёрные стрелы шоссе, голубые пятна водоёмов - в общем, всё то, что мы называем Россией!

Самолёт уже развернулся и устремился на восток, навстречу новому дню, новым баням! Сколько же их ещё впереди? Великое множество, не счесть!

Но что интересно, ведь в большинстве своём каждая из них не была похожа на предыдущую: несла с собой новые встречи, новые впечатления и способствовала выделению в кровь новой порции адреналина.

Да разве можно забыть баню в пустыне Бетпак-Дала, что находится в Центральной Азии? Летним днём воздух в этих местах прогревается до 45-50 градусов, а песок раскаляется до такой степени, что по нему невозможно пройти босиком.

Наша геологическая партия, ведущая поиски золота, может выполнять работы только в утренние и вечерние часы, когда не так сильно печёт солнце. Но всё-равно, раз в неделю, после обеда, растапливается саксаулом установленная внутри двойной шестиместной палатки и обложенная обломками ороговикованных пород сборная железная печка. И вот, уже ближе к вечеру, по лагерю слышны оханье, аханье, шипенье раскалённых камней, звонкие шлепки веника, что заранее был заготовлен в березовой роще под Алма-Атой.
А уже позже, когда стемнеет и в лагере станет чуть прохладней, все собираются в кошмяной юрте, приспособленной под столовую, и начинается чаепитие с бесконечными рассказами и байками. Бич, у которого за плечами 15 лет строгого режима и не признающий сантиментов, вдруг с умилением начинает вспоминать свою давно брошенную семью, мать, прохладные и чистые воды родного Енисея! Да и мата почти не слышно в эти минуты. Словно появляется на свет новый человек!

А баня в Чаеке, центре одноимённого высокогорного района Киргизской ССР? Это было время начала 70-х прошлого столетия, когда Россия, сама не вылезая из нищеты, интенсивно помогала строить светлое будущее отсталым окраинам могучей державы. Вот и здесь, в этом посёлке, наконец-то была построена общественная баня с благой целью приучить местное население к достижениям цивилизации. Мой отряд вёл в этом районе гидро-геологические изыскания с целью поисков и подсчёта запасов месторождения подземных вод. И вот я, узнав про баню, собрал мужскую часть сотрудников и повёз в Чаек. Баня была роскошная: большая, на два отделения - мужское и женское, с парной, прекрасными раздевалкой и моечной.

Моющихся было немного, да и те почему-то после того, как мы разделись, быстро собрались и ушли из бани. Ребята начали мыться, а я пошёл искать парную. Но когда я распахнул дверь с надписью на русском языке «Парная», то в нос ударил удушающий запах: эта комната явно была превращена в туалет. Пришлось быстро закрыть дверь и отбросить все мечты о парилке. Но одного удара судьбы было видимо мало. Только я набрал воды в тазик, как услышал за окнами какой-то шум. Выглянул в раскрытую форточку и увидел перед баней толпу киргизов, человек под пятьдесят. Они были явно чем-то недовольны, так как возбуждённо жестикулировали и что-то громко кричали.

Первая мысль была - пожар! Но я сразу отогнал её, ведь никто не двигался с места. И тут у меня мурашки забегали по ещё не мытому телу. Удалось разобрать о чём киргизы кричали явно в наш адрес «Русский чечко!», что в переводе означало - «русский свинья!». Нас было всего шестеро, а ситуация складывалась критическая: с мордобоем и кровопусканием! Только в чём всё-таки дело? В это время прибежал напуганный банщик-киргиз и дрожащим голосом всё объяснил.

Оказывается мы нанесли тяжкое оскорбление святым чувствам местных жителей, раздевшись догола и осквернив этим баню! Ведь они моются в бане только в трусах. Вот тебе и развитый социализм! Когда же я попросил позвать милицию, то услышал, что милиция скоро не будет, а толпа сейчас ворвётся в баню. Так, не помывшись, оделись и позорно ретировались через запасной выход.

Уже позже мне пришлось докладывать о результатах наших работ секретарю Чаекского райкома партии. Пользуясь случаем, рассказал ему о происшедшем инциденте в местной бане. Он долго смеялся, а потом сказал:
- Народ у нас очень хороший, я могу найти виновных и наказать, но надо и понимать, что прыгать из феодализма в социализм не просто. Ведь аксакалы ещё помнят, как русские в 1916 году расстреливали местное население!

Я же благоразумно не стал напоминать секретарю, как в 1915 году, киргизы этой и других долин, пользуясь тем, что взрослые мужчины русскоязычного населения были призваны на первую мировую войну, вырезали тысячи семей, в основном стариков, женщин и детей. Да и к чему, испорченную баню уже не вернёшь.

Да, много их было бань - и по-чёрному, и по-белому! И каждая, как новая страница в книге жизни. Можно листать, листать...

Только пора и честь знать, и поэтому хочу закончить словами одного немецкого философа: «Это были ступени для меня, я поднялся выше их, - для этого я должен был пройти по ним».


Автор — Вячеслав Бачериков, 2006.

Комментарии